Жизнь слов

При изучении лексики любого языка, особенно в исторической перспективе, нередко возникает ощущение, что жизнь слов чем-то напоминает жизнь биологических существ — таких, как растения и животные.

Действительно — слова рождаются, изменяются на протяжении жизни в языке, размножаются путем словообразования, мигрируют в другие языки через механизм заимствования, устаревают и, наконец, умирают.

Методика глоттохронологии, которая обычно используется для определения того, как давно разошлись родственные языки, одновременно дает представление о продолжительности жизни слов в языке.

Эта методика основана на статистических подсчетах, которые показывают, что в разговорных языках без длительной письменной традиции, подкрепленной всеобщей грамотностью, слова, обозначающие самые элементарные и в то же время очень важные понятия (например, части тела, термины родства, общеизвестных животных, привычные действия и т.п.), заменяются другими словами с постоянной частотой. Так, например, в русском языке общеславянское слово «око» в обычном употреблении сменило заимствованное слово «глаз».

В списке из 100 наиболее консервативных слов за тысячу лет заменяется в среднем 14. И достаточно простой подсчет показывает, что примерно за 7-8 тысяч лет этот список обновляется полностью — в нем не остается ни одного из первоначальных слов.

Конечно, слова, вытесненные из ядра лексики, не умирают сразу. То же слово «око» (чаще во множественном числе — «очи») по-прежнему употребляется в некоторых стилях литературной речи, а также встречается, как корень, в некоторых сложных словах — таких, как «очевидно» и «воочию». Однако у слова, вытесненного на периферию, уменьшаются шансы сохраниться в языке на тысячелетия вперед.

Кроме того, нужно помнить, что слова постепенно меняют свой звуковой облик — зачастую до неузнаваемости. И если в немецком «Auge» еще можно углядеть не только родство, но и сходство со славянским корнем «око», то в английском «eye» это сходство обнаружить затруднительно.

В том, что слова действительно умирают, можно убедиться, заглянув, например, в словарь древнерусского языка. Там на каждой странице встречаются слова, которых в современном русском нет ни в каком виде. Даже автор исторических романов о древней Руси не рискнет их употреблять, потому что современному читателю эти слова совершенно непонятны.

Если предмет или понятие совершенно выпадает из общественного обихода, то и слово, которое обозначает этот предмет, умирает безвозвратно. А в противном случае на смену ушедшему слову приходит новое.

Мы, увы, не знаем, как рождались первые слова человеческого языка. Господствующая на сегодняшний день точка зрения гласит, что в большинстве своем первые слова были комбинацией звуковых сигналов наших животных предков (уже у шимпанзе-бонобо таких сигналов не менее ста, а у австралопитеков и архантропов могло быть гораздо больше), хотя в некоторых случаях важную роль могло играть и звукоподражание. Впрочем, гипотез происхождения языка существует много, но ни одна из них не имеет достаточной доказательной базы.

Гораздо больше можно сказать о том, как новые слова появляются в языке сейчас.

Пути их появления можно разделить на две большие группы — образование новых слов на собственном лексическом материале и заимствование слов из других языков. Иногда эти способы комбинируются, а кроме того есть и другие варианты — например, звукоподражание и свободное словотворчество, но их роль крайне невелика.

Создание новых слов на основе собственных корней и с использованием обычных правил словообразования — довольно продуктивная модель. И здесь возможно два варианта — целенаправленное изобретение слов и закрепление окказионализмов.

Окказионализмы — это слова, которые спонтанно возникают в потоке речи. Такое происходит постоянно, но чаще всего окказионаализмы тут же забываются и больше никогда не воспроизводятся. Однако случается так, что окказионализм получается удачным и приобретает популярность. И тогда у него появляется шанс закрепиться в языке.

В качестве примера слов, возникших таким путем в самое последнее время, можно привести слово «борцун».

Оно образовано от древнего слова «бороть(ся)» по старой и довольно продуктивной словообразовательной схеме — аналогично таким словам, как «летун» или «несун», но с одним маленьким нюансом. Слово «борцун» отпочковалось не напрямую от глагольного корня, а скорее, от существительного «борец».

Суффикс «-ун» в последние десятилетия приобрел уничижительный характер. Если в начале двадцатого века слово «летун» обозначало просто человека, который летает (на самолете, воздушном шаре и т.п.), то к концу столетия гораздо более распространенным стало значение: «человек, который часто меняет работу без причины».

И слово «борцун» следует этой же тенденции. Оно означает — «борец за неправое (с точки зрения говорящего) дело».

В русский язык это слово вошло именно как закрепившийся окказионализм. Кто-то где-то — скорее всего в интернете — его употребил, другие подхватили, и теперь это слово закрепилось в языке достаточно прочно, заняв пустующую нишу (ибо раньше то же значение приходилось реализовывать несколькими словами).

Целенаправленное создание слов также встречается нередко. Особенно любят это занятие писатели-фантасты. Многие новоизобретенные слова так и остаются в пределах одного произведения или в языке одного автора, но некоторые приобретают широкую популярность.

Надо отметить, что здесь не всегда легко провести грань между изобретением слов и заимствованием. Например, слово «сталкер» происходит от английского to stalk — но с другой стороны, это слово создано русскими писателями для русской аудитории. В английском слова «сталкер» нет. А будучи заимствовано в английский из русского (через переводы на английский романа братьев Стругацких), оно приобретает нестандартный по английским меркам фонетический облик, поскольку звучит как [stalkeR], а не [sto:keR].

Что касается заимствования, то восприимчивость разных языков к этой форме обретения новых слов неодинакова.

Существуют языки, в которых заимствований практически нет. Иногда за этим стоит целенаправленный пуризм нормализаторов литературного языка, а иногда — языковая традиция. Яркий пример такого языка — исландский, где практически все новые слова создаются из собственного лексического материала, а заимствования — редкое исключение. А среди славянских языков можно вспомнить чешский, где заимствованных слов во много раз меньше, чем в польском или русском.

Еще один славянский пример — хорватский язык, но здесь речь идет не о языковой традиции, а именно о целенаправленном пуризме. Хорватский практически не отличается от сербского (и до распада Югославии считалось, что есть один язык — сербохорватский). И дабы различия искусственно увеличить, хорватские лингвисты стремятся очистить язык от заимствований, заменив их новыми славянскими словами. В результате если по-сербски футбол называется fudbal, то по-хорватски — nogomet.

Русский язык, наоборот, весьма толерантен к заимствованиям. Он охотно заимствовал слова на всем протяжении своей истории, от древнейших времен до наших дней. Достаточно сказать, что такие слова, как «хлеб» и «плуг» — это германские заимствования дописьменных времен.

Все попытки ограничить этот процесс в разные времена приводили только к нелепостям. Над пуристами смеялся Пушкин в начале XIX века, и другие великие писатели — на полвека позже. Попытка превратить галоши в «мокроступы» памятна до сих пор. Хотя с другой стороны, некоторые слова, которые предлагали тогда пуристы, сохранились в языке и уже не вызывают усмешки. Одно из них — закрепившийся в поэтической речи «окоём» (предложенный взамен слова «горизонт»).

Разговоры о чрезмерном числе заимствований в русском языке периодически возникают и в наше время. Был случай, когда Госдума в законе «О государственном языке» попыталась прямо запретить заимствования, если для иностранного слова существуют русские синонимы.

Но в том-то и дело, что никаких лишних заимствований, равно как и вообще лишних новых слов в языке не бывает. Язык — это самоорганизующаяся система, и в этом — еще одно сходство языка с миром живых существ.

Жизнь новых слов в языке, в том числе и заимствованных, напоминает естественный отбор в живой природе. Новое слово должно, во-первых, найти для себя «экологическую нишу», а во-вторых — выдержать конкуренцию с другими словами, которые либо занимают эту нишу, либо на нее претендуют.

И если кому-то кажется, к примеру, что слово «менеджер» в русском языке лишнее, потому что есть слово «руководитель» — это мнение ошибочно. Экологические ниши двух этих слов не совпадают. Значение слова «менеджер» более узкое, и точно передать его словом «руководитель» невозможно. И уж тем более невозможно передать ни словом «руководство», ни словом «управление» весь набор значений слова «менеджмент».

Если новое слово — будь-то стихийно возникшее, специально изобретенное или заимствованное — закрепилось в языке, то значит это — нужное слово, и оно имеет право на жизнь.